Жан Лакан. Лекции. О субъекте уверенности (продолжение)

Мы еще к этой теме вернемся, но я здесь уже сразу хочу обратить внимание, что я говорю о желании, а не об удовольствии. Удовольствие выступает у человека как ограничивающее его начало, принцип удовольствия - это принцип гомеостаза. У желания свои границы, свои точки опоры, свои пределы - пределы, держась которых, оно утверждает себя, преодолевая порог принципа удовольствия.
Неприятие той сентиментальной религиозности, которую Фрейд окрестил океаническим чувством, не является в психоанализе индивидуальной чертой его основателя. Опыт психоанализа дает нам твердые основания видеть в этом чувстве не более, чем фантазм, и относить его всецело к тому, что Зигмунд Фрейд, говоря о религии, назвал иллюзией.
Если есть в функции бессознательного что-то онтическое, то это та щель, через которую прорывается в поле нашего зрения нечто такое, что задерживается в нем едва на мгновение, ибо тут же, в следующем такте этого ритма, такте закрытия, оно будет восприниматься как исчезающее. Я еще перейду к 3Toif*îtMe, так как теперь, пожалуй, мы этот шаг в силах сделать. Если раньше я ее тщательно избегал, то виной тому была обстановка.
Обстановка, сами понимаете, накалена до предела. Выработанные нами технические шаблоны сделали нас - почему именно, это нам еще предстоит проанализировать - по отношению к функциям времени столь щекотливыми, что вводя здесь важнейшие, выходящие далеко за рамки нашей дисциплины различия, мне придется, похоже, пуститься в более или менее пространные оправдания.
Уже на уровне определения бессознательного - имея в виду лишь то, что говорит о нем Фрейд, а говорит он о нем поневоле в выражениях весьма приблизительных, ибо пользуется им поначалу лишь осторожно, на ощупь, исследуя первичный процесс - ясно становится, что происходящее в нем не поддается описанию с помощью закона противоречия, пространственно-временной локализации и Функции времени.
Хотя желание только и делает, что несет в краткое и ограниченное будущее то, что сохраняет оно из образа прошлого, Фрейд утверждает, что желание неразрушимо. Но ведь "неразрушимость" -самый непоследовательный, самый внутренне противоречивый из терминов, которые можно к реальности приложить. Если желание, будучи неразрушимо, времени неподвластно, к какому регистру в порядке вещей прикажете вы его причислить? Ведь что такое вещь? Это то, что пребывает неизменным какой-то период времени. Не пора ли наряду с длительностью, этой субстанцией вещи, выделить и другой модус времени - время логическое? Я уже посвятил этой теме, как вам известно, одну из своих статей.
Перед нами все та же ритмическая структура биения раскрывающейся и закрывающейся вновь щели - структура, о функции которой я вам в прошлый раз говорил. Исчезающее явление, о котором мы говорили, имеет место между двумя, начальным и конечным, моментами нашего логического времени - между моментом видения, где нечто утрачивается и ускользает даже от интуиции, и тем неуловимым моментом, когда бессознательное так и остается не схваченным до конца, когда восстановление оказывается, в итоге, лишь обольщением.
С онтической точки зрения, бессознательное, таким образом, -это вечно уклончивое, неуловимое. Несмотря на это, нам удается заключить его в некую временную структуру - структуру, которая до сих пор никогда, как таковая, артикуляции не поддавалась. К тому, что обнаруживается в зиянии, весь аналитический опыт после Фрейда отнесся с презрением. Подхватив сравнение, которым воспользовался сам Фрейд в ключевом месте Толкования снов, можно сказать, что тени, которые из этой бездны выходят, мы не сумели напоить кровью.
Мы заинтересовались другими вещами, и в этом году я как раз собираюсь вам показать, каким образом получилось так, что это смещение интереса неизменно служило выявлению в анализе, о котором принято говорить в пророческом тоне, структур, о которых принято говорить плохо. При чтении текстов, где аналитики пытаются свой опыт осмыслить теоретически - даже лучших из них, - возникает чувство, что тексты эти нуждаются, в свою очередь, в интерпретации аналитика. В свое время, когда речь пойдет о переносе, самой насущной и актуальной для нашего опыта теме, насчет которой существуют, в невероятной путанице различных мнений, свидетельства при всей фрагментарности своей весьма поучительные, я обязательно вам это продемонстрирую.
Вы понимаете теперь, почему я двигаюсь так медленно, шаг за шагом, хотя то, о чем я говорю с вами, - бессознательное, повторение - другие вполне могли бы обсуждать на уровне переноса, аргументируя тем, что речь, по сути дела, именно о нем и идет. Истины вроде той, скажем, что перенос - это повторение, стали в наши дни разменной монетой. Я не говорю, что это не так, я не говорю, что повторения в переносе нет. Как не собираюсь я отрицать, что именно опыт переноса подвел Фрейда к проблематике повторения. Все, что я утверждаю, это что понятие повторения не имеет с понятием переноса ничего общего. Поэтому для начала я и считаю нужным его объяснить, продемонстрировать, так сказать, собственную его логику. В то время как следуя хронологии мы, напротив, выставили бы на первый план ту противоречивость и непоследовательность, что унаследована понятием повторения от обстоятельств его открытия в процессе робких, на ощупь, попыток освоения переноса.
Сколь бы удивительной ни казалась моя формулировка, я осмелюсь все же заметить, что уклончивостью, неуловимостью и беспочвенностью своей бессознательное обязано тому подходу, который первооткрывателю его оказался свойственен.
Статус бессознательного, в плане онтическом столь непрочный, является, по сути дела, этическим. Фрейд в своем жадном поиске истины говорит себе, что продолжать нужно во что бы то ни стало, ибо где-то бессознательное все-таки показывается. И говорит он это, имея дело с тем, что до сих пор является для каждого медика реальностью наиболее непроницаемой и скрытой из всех, со случаем истерии - заболевания, которое и существует-то изначально, можно сказать, под знаком обмана.
Конечно, в области, куда инициатива ее открывателя, решительным жестом - "вот страна, куда я веду мой народу - порвавшего со своими предшественниками, нас привела, мы находим теперь немало других вещей. Какое-то время все, что в этой области находилось, действительно представлялось отмеченным характеристиками самого первого открытого в ней явления - желания истерического субъекта. Очень скоро, однако, заявило о своем присутствии и что-то другое, что, будучи открыто раньше, формулировке поддавалось лишь с опозданием, задним числом. Беда в том, что для этих предшествующих открытий теория психоанализа не была предназначена. В результате все, в том числе и то, что касается желания истерика, предстоит переосмыслить заново. И потому если мы действительно хотим понять суть позиции Фрейда по отношению к происходящему в поле бессознательного, сделать это нам придется как бы за него, задним числом.
Когда я утверждаю, что подход Фрейда носит здесь характер преимущественно этический, у меня и в мыслях нет выносить суждения поверхностно-оценочного характера - я не имею в виду пресловутой смелости ученого, не отступающего ни перед какими препятствиями. Эту черту, как и многие другие, в нем сильно преувеличивают. Если я утверждаю, что статус бессознательного этический, а не онтический, то делаю это как раз потому, что сам Фрейд, говоря о статусе бессознательного, этого не подчеркивает. Говоря об одушевляющем его жадном стремлении к истине, я лишь указываю на след, который, быть может, и выведет нас на то, в чем состояла подлинная его страсть.
Насколько непрочна узорная ткань бессознательного в этом регистре, Фрейду известно. Недаром открывает он последнюю главу Толкования сновидений анализом сна, по отношению к другим сновидениям, анализируемым в этой книге, занимающего особое положение, - сна, в центре которого стоит тайна самая страшная, какую можно только себе представить, тайна, связывающая отца с трупом только что умершего его сына. Забывшемуся было во сне отцу является образ сына, является со словами: "Отец, разве ты не видишь, что я горю?" В это время в реальном, в соседней комнате, труп действительно охватило пламя.
Зачем понадобился Фрейду для подтверждения теории, рассматривающей сновидение как образ желания, пример, где спящего пробуждает ото сна не что иное, как отражение, тень, пламенный отсвет самой реальности? Лишь для того, наверное, чтобы напомнить о тайне другого, по ту сторону лежащего мира, - о том секрете, что разделяет отец с сыном, только что сказавшим ему: "Отец, разве ты не видишь, что я горю?" Что сжигает его? Да то самое, что вырисовывается и в других точках, фрейдовской топологией обозначенных, - тяжесть грехов отца, тех самых, что гнетут призрака в мифе о Гамлете - мифе, который дублирует для Фрейда миф об Эдипе. На отце, на Имени отца, на отцовском Нет строятся желание и закон, но наследие отца - это, как справедливо указал Кьеркегор, не что иное, как его грех.
Откуда приходит в Гамлете отцовский призрак? Не оттуда ли, откуда доносится до нас весть, что скошен он был смертью внезапно, оставив свои грехи нераскаянными? Мало того, что он не дает Гамлету запретов Закона, которые помогли бы его желание сохранить, - сама фигура этого идеального, слишком идеального отца, непрерывно в пьесе ставится под сомнение. (читать дальше)

Метки: Лакан, Фрейд, толкование сновидений, толкование снов, теория психоанализа, Зигмунд Фрейд